В ставшем с недавних пор верным спутником приключений стетсоне, с забитым под крышку всевозможными "глупостями" рюкзаком, не выбиравшимся из шкафа со времён студенческой поры, и большим картонным ведёрком на коленях, усеянном подобно конфетти четырьмя видами попкорна, Грейс едет навстречу захватывающим впечатлениям, с детским любопытством разглядывая улочки Финикса с полюбившегося штурманского сидения автомобиля. Золотые лучи утреннего солнца отблёскивают от витринных стёкол и окон жилых домов прямо в глаза, но когда на лице сияют огромные чёрные очки, скрывающие отсутствие до миллиметра идеально наложенного макияжа, это небольшое недоразумение совсем не кажется проблемой. Другое дело пустые окна домов и квартир - вот это настоящая тоска для человека, имеющего удовольствие наблюдать за краткими эпизодами чьих-то жизней. Впрочем, что ещё ожидать от утра второго дня рабочей недели? Трудолюбивые американские пчёлки к моменту начала волнительного путешествия Эдварда и Грейс уже давно покинули свои уютные очаги и копошатся в рабочих ульях, решая миллион и ещё одну проблему, в то время как Магнуссен с нескрываемой улыбкой смакует данное обстоятельство и весело хрустит разноцветными попкоринками. В отличие от Полларда (как ни странно это прозвучит ввиду особенностей и различий их личностей) животрепещущие вопросы личной жизни женщине обсуждать не с кем (разве что с внутренним голосом, который тот ещё неблагодарный и до нельзя противный собеседник), потому вместо душащих её чувственную натуру разумных рассуждений она изо всех сил уделяет внимание текущему моменту и получает от него всё возможное удовольствие, то есть удобно сидит в машине, глазеет по сторонам и выискивает в ведёрке сладкий попкорн, периодически осторожно подкармливая Эдварда ворохом разнообразных вкусов воздушной кукурузы, напоминающей по своей форме чьи-то искривлённые мозги.

- Ну так какой попкорн тебе нравится больше всего: солёный, сладкий, карамельный или сырный? - между восклицаниями о милых домиках и забавных украшениях витрин с полной серьёзностью интервьюера, подыскивающего достойного кандидата на место какого-нибудь важного министра, интересуется Грейс и захрустывает свой вопрос фиолетовым "мозгом". Одним резким кивком головы она сбрасывает очки себе на колени и внимательно смотрит на Эдварда, будто бы его ответ в конце концов должен решить проблему не меньшую, чем голод в экономически слабо развитых уголках планеты. - Сладкий уже занят, если что, - важно добавляет женщина и широко улыбается, продолжая отбрасывать к дальнему краю ведёрка разноцветные снеки, на которые она с самого начала положила глаз. - Я наверное лет пять не ела попкорн. Какой же он всё-таки, зараза, вкусный! И если бы я от него не превращалась во фритюрный сырный шарик, наверное, жизнь можно было бы считать просто волшебной! - с лёгким смешком она переводит свой взгляд вперёд и задерживает его на девушке с нежно-розовыми дредами, переходящей дорогу на пешеходном переходе. - Какая прелесть! Надо записать в свой список важных дел этот пунктик! А то я потихоньку начинаю уподобляться ма... - Грейс обрывает свои воодушевлённые размышления вслух на полуслове, в последний миг спохватываясь остановить поток ненужных воспоминаний, и с наскоро выдавленной улыбкой смотрит на Эдварда, надеясь, что он не обратил внимания на скомканный финал её пространственной речи. - Так ты мне расскажешь что-нибудь о нашей таинственной поездке за город или будешь хранить интригу до конца? Терпение, к слову, совершенно не мой конёк!

Передавая инициативу продолжения беседы во власть мужчины, Магнуссен всё же ловит себя на мысли, что воспоминания о родителях так просто не отступают на задворки сознания и продолжают назойливо щекотать её разум мрачными картинами прошлого, а по большей части даже образами несбыточных мечтаний, которые, сам того не подозревая, воплощает в реальность Эдвард, как обычно разрывающийся между своими загадочными мыслями и ответами на вопросы, которыми терроризирует его словоохотливая Грейс. В те времена, когда она ещё была девчонкой, тоскливо тратящей бесценные радостные годы на до невообразимого мудрёные уроки математики или - того хуже - унылого этикета в стенах частного пансионата для девочек, Магнуссен также, как и сейчас, заинтересованно смотрела на мир за окном серого и скучного класса и представляла, как однажды она поедет с родителями в какое-нибудь невероятное путешествие. Например, на поиски чудесного клада в некотором далёком краю или волшебника страны Оз, который обязательно подарит её родителям если не храброе, то хотя бы самое простенькое сердце, способное вместить в себя пускай даже малую толику любви в адрес брошенной на попечительство строгих и злых колдуний неусидчивой девчонки. В её пёстрых мечтах, прерываемых надрывными окликами преподавателей, она видела себя маленькой героиней, вроде крошки Дороти Гейл, которая, преодолев все возможные трудности, в итоге побеждала злых летучих обезьян и в счастливом финале окуналась вместе с добрыми и любящими родителями в невероятные приключения, где находила и клады, и волшебные палочки, и даже чудесные туфельки - блестящие и красивые, сверкающие до слёз в глазах от обилия пайеток, а не элегантные и лаконичные, к которым с ранних лет её приучала мать, воспитывавшая в Грейс утончённый вкус. И ещё в её сказочных мечтах были огромные банты, как на самых красивых куклах, и если не на голове самой Магнуссен, носящей в то время волосы до поясницы, то хотя бы на тех самых сверкающих туфельках, которые она однажды увидела в витрине одного из многих "безвкусных магазинов", куда её никогда не водила терпеливо вздыхавшая на поразительные (в не лучшем смысле этого слова) пожелания дочери удручённая миссис Магнуссен. Тем не менее, о матери у Грейс отпечатались в памяти хотя бы не самые приятные воспоминания, в то время как об отце она толком помнила только его вечную занятость и безынициативные наставления вроде "не разговаривать с незнакомыми дядями и никуда с ними не ходить", ну а позже, когда она уже стала совершеннолетней, огорчённые изумления на счёт того, почему же какой-то из этих незнакомых дядей до сих пор не забрал её замуж. Однажды Грейс пошутила о том, что в этой печальной проблеме виноват её отец, с ранних лет приучавший её держаться от них подальше - мистер Магнуссен тогда её шутку не оценил, собственно, как и миссис Магнуссен, что, впрочем, было совершенно не удивительно.

"Они сейчас, наверняка, снова, как и всегда, без каких-либо отклонений от планов поехали в Италию. Мать не вылезает из магазинов, отец - с важных встреч, и каждый живёт своей жизнью, ненадолго пересекаясь по вечерам за бокалом вина. Хоть бы раз, чёрт возьми, позвонили! Нет, лучше не стоит. Снова выслушивать лекцию о том, как они мной разочарованы, у меня не хватит сил. Да им и некогда. Они слишком заняты своими истрёпанными мной нервами и ожиданиями. Будто тройка лишних платьев и молчаливых вечеров это изменят!" Вот так само собой в беглых мыслях и эпизодичных воспоминаниях Магнуссен всё же приходит к острой теме отношений, которой после освобождения из, мягко говоря, неуютного пристанища ФБР она старалась всеми силами не касаться. И начинается она с очередного убеждения в том, что собственные родители, при всех по их мнению стараниях, так и не смогли подать ей примера этих самых здоровых и счастливых отношений. Ни разу не складывались они и на собственном опыте женщины. А всё потому, что как бы не пестрили заумными словами учебники по психологии развития личности и взаимоотношений, как бы уверенно и ярко не рассказывали об этом на своих тренингах сошедшие с обложек журналов спикеры, вещающие о своём удачном опыте благодаря пяти, десяти или ещё какому-нибудь не слишком большому числу постулатам, гарантирующим любовь, дружбу и жвачку до гробовой доски, любые отношения - это всегда ни что иное, как путь по натянутому канату с хрустальной вазой на голове между двумя невероятно высокими небоскрёбами. Один не верный шаг - и вот и ваза, и неудачливый канатоходец летят в тартарары со скоростью света, так и не успевая понять что же пошло не так к моменту нелицеприятного шмяка о землю. Осколки и растекающийся по асфальту фарш - так и появляются новые клиенты на пороге кабинета Грейс. Каждый раз. Новая попытка - всегда игра в рулетку, где весь мир делает ставку против тебя. Одна надежда на партнёров, но и те довольно часто переходят на сторону зла, у которой всегда есть обильный запас пресловутых печенек.

Сама же Магнуссен в своих отношениях с Эдвардом к данному моменту стоит на краю небоскрёба, в отличие от многих людей взобравшись на него вместе с Поллардом через самые настоящие терновые кусты. И как ни странно, при всей своей непохожести на счастливые истории с волшебной влюблённостью с первого взгляда, в этом изначально не самом лёгком пути их отношений есть свои более чем весомые плюсы. Уже хотя бы в том, что ни один из них не убил другого - что тоже не редкость среди "идеальных" американских семей, старающихся походить на пары из причудливых фильмов на канале "Hallmark", - хотя оба приложили для такого исхода не малые усилия. Другой важный плюс заключается в том, что на этапе зарождения этих самых пресловутых отношений они уже успели увидеть друг друга в таких ситуациях, с какими не сталкивались многие пары даже за десятки лет брака - не меньше пар умудрялось споткнуться и разбежаться по разным сторонам света и на куда меньших препятствиях, чем пережили Эдвард и Грейс, что делает честь как терпению Полларда, так и поразительному для самой Магнуссен доверию к мужчине. И всё же беря во внимание эти весомые аргументы, она осторожничает и не касается темы совместного будущего, хотя и ощущает её приближение, как мелькающую на горизонте грозу.

"В любых отношениях есть две точки невозврата, как минимум одну из которых проходит каждая пара - начало и финал. И первая из них заключается вовсе не в уверенном "да" у алтаря, а в чувствах, от которых нет желания даже вопреки всем трудностям отказываться на предстоящем жизненном пути. Отношения - это хрустальная ваза, которая день за днём либо становится крепче за счёт взаимных благожелательных чувств и поступков, либо разрывается изнутри от обид и непонимания, если, конечно, оба решаются взяться за её наполнение. И вот вопрос: "Рискнём ли МЫ взяться за этот скрупулёзный труд?" Ведь, по сути, у каждой пары он свой. Своя особенная ваза, которую оба склеивают из своих половин. Склеятся ли наши? Ведь я и понятия не имею чего ожидает и хочет получить в итоге Эдвард. Он ничего не говорит о своих представлениях и знать - не знает о моих. Он и меня толком не знает, хотя, возможно, и навёл какие-то справки. Наверняка у него есть такая возможность. Мне же остаётся только гадать на его счёт, что в корне не справедливо! Хотя узнать действительно что-то важное обо мне он мог только для принятия на работу - для отношений на мой счёт толком ничего не сыщешь. В той же сети меня настоящей нет - лишь детально выстроенный образ, который я себе придумала. Максимально скрывающий правду от всех. А смог ли он узнать меня за время нашего общения - вот это действительно та ещё загадка. А если нет? Какой он меня видит? Что от меня ожидает? Вопросы, вопросы и ещё раз вопросы будь они не ладны! Планирование, прогнозирование - на этом счастье не построишь. Мои родители тому пример. Собственно, как и на одних чувствах. Хотя и к ним вопросов не меньше, чем к тем мыслям в его голове, которые он упорно от меня скрывает. Нда, всё чертовски сложно! На сеансах с клиентами такого нет - там картина зачастую предельно простая. Разобраться с собой в разы трудней, особенно когда нет ни времени, ни, что того хуже, смелости, чтобы честно поговорить в первую очередь с собой. И какой из меня психолог?"

Машинальным движением рука женщины тянется к карману, где лежат сигареты, но в решающий миг Грейс останавливает себя, понимая, что своим затянувшимся молчанием и так наверняка вызывает подозрения. Портить же уютную атмосферу, сложившуюся в начале пути к их маленькому приключению, у неё нет никакого желания, потому незамысловатым движением она поправляет полу лёгкой куртки, будто бы неудобно завернувшуюся под боком. - Из города мы уже выехали, - протяжным тоном замечает Магнуссен и с прищуром интригана взирает на мужчину. - Далеко ещё до твоего таинственного райского уголка? Я уже пол ведра попкорна съела от нетерпения!

Прощай Финикс - здравствуй, свобода! - мелодично урчит мотором крепыш Форд - верный друг и товарищ направляющихся навстречу ярким впечатлениям непосед в обличье взрослых и серьёзных людей, хрустящих попкорном в салоне автомобиля, - когда приветственная табличка о въезде на территорию города остаётся позади. Среди бескрайних просторов "железный жеребец" находится в "своей тарелке" - едет бодро, даже прытко, вбирая с удовольствием тепло ещё не испепеляющего душу и тело утреннего солнца и атмосферную пыль дорог, оседающую на кузове лёгкой пеленой былых воспоминаний о волнительных путешествиях, запечатлённых на одометре приборной панели,  как великие свершения - на доске почёта. Массивный, как-то даже по-детски восторженно пересекающий автостраду автомобиль, прозванный обоими пассажирами Другом, вскоре после вопроса женщины легко взбирается на подёрнутый недавно пробившейся сквозь сухую землю травой холм и заговорщицки принижает своё урчание, словно заранее предвкушает благодарное восхищение попутчиков, отправившихся с ним в увлекательную авантюру. Под стать своему любимцу столь же интригующе вторит замечание о предстоящем месте отдыха Поллард, вытаскивая сумку из организованного на заднем сидении в салоне машины импровизированного склада - Магнуссен на его слова, будто взбесившийся флюгер, резко мотает головой по сторонам, ища взглядом ферму одного его знакомого, которая должна быть похожа если не на райское, то хотя бы тихое местечко, но видит вокруг лишь поджаривающиеся на солнце безводные владения Соноры с извивающейся вуалью поднимаемого ветром тонкого слоя песка. "Я что-то явно не понимаю в фермах!" - хоть и не облекая мысли в слова, Грейс не кривит душой, поскольку и вправду ничего не понимает в загородной жизни, как и полагается большинству типичных городских жителей. Но чтобы настолько быть не просвещённой? Такого от себя, конечно, она не ожидала, ведь как-никак однажды женщина имела опыт отдыха на ферме - в далёком две тысячи восьмом году, когда на пороге сессии, завершающей второй курс её обучения, она отправилась вместе с однокурсниками на небольшое ранчо родителей одного из грызунов науки из её группы. Правда, там действительно был и домик, и хлев для животных, и огороженная забором территория для выгула этих самых забавных поселенцев. Сейчас же перед женщиной предстаёт сплошной свободный простор, совершенно не похожий на то, что ей виделось раньше, и за разглядыванием открывающейся перед ней панорамы пустыни в поисках чего-то знакомого из позабытых воспоминаний, Магнуссен упускает тот момент, когда мужчина вытащил из закромов своей таинственной сумки удивительный аппарат.

- Ух ты! - при виде бинокля в руках Эдварда в нахмуренном взгляде Грейс загораются огоньки восторга истинного фаната приключений - всё её внимание, прежде прикованное к серьёзным рассуждения и мрачным и не очень эпизодам прошлого, как по щелчку пальцев приманивает к себе лупоглазый прибор - увесистый, в прочном металлическом корпусе, будто бы потёртом острыми песчинками далёких и загадочных пустынь, где неспешно бредут караваны верблюдов, по чьим бокам глухо бьют набитые доверху мешки с разнообразными сокровищами и кожаные бурдюки с водой, а неподалёку рядом с "вереницей двугорбых кораблей" по ровной глади песка пробегают опасные гады, поджидающие удачного мгновения, чтобы цапнуть нерадивую жертву за пятку - сначала именно такие фантазии всплывают в женском воображении, когда, переложив на подставку, заменяющую бардачок, свои богатства - ведёрко с остатками попкорна и очки, - Магнуссен аккуратно забирает из крепких рук Полларда тяжёлый бинокль, холодком касающийся кожи на её ладонях. В "чудное устройство" она смотрит не сразу - привыкает к ощущению приятной тяжести, влекущей её кисти рук к коленям, и проводит большим пальцем по шероховатому корпусу бинокля, на котором замечает любопытные насечки, вероятно, служащие для улучшения чёткости изображения; на поверку прибор оказывается гораздо грузнее, чем кажется изначально, но от того не делается для неё менее занимательным, хотя он совсем не похож на тот, что был в руках Джулии Робертс, о которой Грейс внезапно вспоминает в этот момент. И хотя женщина сейчас находится не в ложе оперного театра, как героиня, сыгранная её любимой актрисой, и она не одета в роскошное красное платье и белые шёлковые перчатки, в которых подобное, но только предназначенное именно для театра устройство выглядит весьма изящно, тем не менее Грейс ощущает себя именно так - настоящей принцессой, смотрящей на чудесное действо через незнакомый волшебный прибор. - Ой! Я вижу домик! - направляя бинокль в сторону, указанную Эдвардом, Магнуссен тут же замечает искомый оазис покоя и едва не подпрыгивает на месте от удивления. - Какой милый! И ещё какие-то домики там есть! А, нет, похоже, что это, ангары, но всё равно они очень милые! И как всё близко! Кажется, что рукой можно дотянуться! - любопытная Грейс, сильно прижимающая к себе бинокль от волнительного подёргивания пальцев, чувствует, как прибор своим холодным корпусом пытается вдавить её глазницы глубже в череп, но своё занятие всё равно не бросает - слишком уж увлекательно ощущать себя героиней маленького приключения, в котором ей доверяют важную миссию поиска затерянного среди холмов таинственного Неверленда. Их с Поллардом Неверленд, хоть и перекрытый чем-то похожим на Декартовую систему координат в объективе бинокля, действительно напоминает ей ту ферму, на которой в юности её бадал маленький козлёнок, когда она пыталась с ним сфотографироваться, и от мысли, что с её представлениями о ранчо не совсем всё так плохо, как казалось раньше, она улыбается ни чуть не менее счастливее, чем оказавшаяся впервые на оперном спектакле несравненная Вивиан в легендарном фильме. - Эдвард, - вдруг, сменяя улыбку на серьёзный тон, женщина поджимает губы и клонится в бок в попытке, не отстраняясь от бинокля, привлечь внимание своего спутника касанием локтя, - там что-то движется... - это "что-то" видится Грейс размыто, когда от перенапряжения перед её глазами возникает туманная поволока, но стоит женщине слегка отодвинуть от глаз увеличительные окуляры, как удивительное движущееся пятно внезапно принимает чёткие очертания. - Это же... Нет, не может быть... Святая Агнесса, это же лошади! Господи, Котик, там гуляют лошадки! Настоящие лошадки! - последние слова Магнуссен едва ли не кричит во весь голос и резко убирает от себя бинокль, оставляющий на коже вокруг глаз розовые вмятины. - В смысле это не райское местечко? Ты с ума сошёл?! Там же ЛО-ШАД-КИ! Я и представить не могла! Котик! - бинокль в её руке при безграничном восторге женщины и её лёгком головокружении от неумелого использования, сам того не планируя, по ощущениям Магнуссен добавляет в весе лишних пару килограмм, так и склоняющих Грейс упасть в объятья мастера интриги - она и не противится, не без весёлого визга (вполне возможно оглушающего любителя тишины за рулём управления крепышом Фордом) падая на плечо Эдварда и тот час звонко целуя мужчину в щёку, что стоит ей хорошего тычка в бок от подстаканника между сидениями. - Ай! - шикает женщина и, торопливо возвращая владельцу его окуляры, от души потирает место удара, продолжая своё эмоциональное щебетание. - Знаешь, из тебя получился бы потрясающий риелтор - так таинственно изъясняться и хранить до последнего интригу - это надо уметь! Я просто в восторге, мистер Поллард! - от взгляда на ушибленный бок, который она бросает на него, отлипнув от притягательного мужчины с лёгким пошикиванием на свою неосторожность, Грейс выдаёт лёгкий смешок, заметный скорее по коротким вздрагиваниям плеч, чем по слабо слышному хмыканью, перебиваемому нетерпеливым урчанием мотора. Смешок и поселившаяся на губах улыбка - они способны притупить и большую боль, чем неудачное падение на подстаканник; способны даже хотя бы на какое-то время отбросить обратно в захламлённую всякой дрянью коробку на чердаке памяти ноющие воспоминания, как пиявка, вытягивающие все силы, все робкие проблески счастья в эфемерной субстанции человека, так и не нашедшего в себе великодушия для прощения, не закрывшего напоминающий огромную пробоину в подводной лодке подсознания один из самых трудных гештальтов из существующих - судорожную язву детской обиды на тех, кто на начальном этапе жизни кажутся самыми знаковыми и важными людьми - любимых родителей. Тех, что сейчас наверняка отравляют своим присутствием прекрасную Италию, как отравляют всю жизнь некогда полный красок внутренний мир так и не повзрослевшего ребёнка, изредка выбирающегося на свет из тёмного угла души, где с надутыми губами и хмурым лбом он строит из кубиков не оправданных ожиданий бесконечную пирамиду страданий и боли. Один за одним. На протяжении долгих тридцати с лишним лет. Треклятый "эффект Зейгарник", о котором, конечно же, Магнуссен знает, но который не может остановить, как мчащийся на полном ходу бронепоезд, давящий все светлые порывы её души с ранних лет. Непреодолимая сила, с которой она борется изо дня в день, пытаясь оттеснить назад, хотя бы на сантиметр, остатками всех лучших чувств, помимо родителей алчно обглоданных обществом, почуявшим некогда беззащитную свежую добычу. Откуда Грейс было знать, что среди липких чёрных кубиков того самого ребёнка, выстраивающего без конца и края, казалось бы, нерушимую пирамиду, под непроглядной тенью этого обелиска ненужности всё ещё таятся не омрачённые частички, кусочки вросшего в само нутро постамента, которым так и не нашлось места? Крошечные на фоне этой чёрной массы, но содержащие в себе огромную силу - ту, от которой этот неподъёмный груз пускай на миг, пускай всего на миллиметр, но пошатнулся, когда к ним едва прикоснулся человек, способный рассмотреть и понять их ценность, о которой уже успел позабыть даже бесконечно верящий в чудо ребёнок.

- Не будем медлить ни секунды, - Грейс смотрит на Эдвард и без всякой просчитанной мысли кладёт руку поверх руки мужчины, слегка сжимая, жадно вбирая её тепло и щедро делясь своим - вполне обыденный жест для большинства людей, но совершенно новый для женщины, отвыкшей подпускать к себе кого-то ближе, чем на расстояние эгоистичного касания без всяких чувств, надежд и ожиданий. Смешок и не сходящая с губ улыбка, возникающие от новизны ощущений, от переполняющего душу предвкушения, от отступающих в это утро раньше срока тусклых воспоминаний, долгое время превращающих ненависть в единственный мотиватор для каждого последующего вздоха. Ненависть и пустота, породившие хорошо скрытое под идеально скроенной маской свободолюбивой женщины презрение ко всем естественным нежным чувствам - это всё, что до недавнего времени было у Грейс, но с появлением Полларда в её жизни, словно по велению волшебника из страны Оз, ей авансом подарили что-то ещё - нечто незнакомое, мягкое и уютное, что никогда прежде она не знала. Это загадочное нечто, неизвестно когда конкретно поселившееся в сердце внутреннего хаоса женщины, впервые объявилось на кануне, когда, "вися на телефоне" с Лесли и обсуждая с ней возможное изменение графика в работе на предстоящие несколько дней, в дверь квартиры на тринадцатом этаже позвонил Эдвард. Погружённая всеми мыслями в поздний ночной разговор, старающаяся выудить из недр памяти информацию, которая когда-то ей была известна о ритме жизни клиентов, поклоняющихся Апполону, Гермесу и Апате в реалиях современного мира, Магнуссен с неестественной для неё в подобных вещах естественностью сопроводила появление Эдварда беглым поцелуем и краткими, торопливыми указаниями типичной хранительницы домашнего очага, которая вот-вот, совсем чуть-чуть не успела закончить свои хлопоты к возвращению мужчины за ворохом дел, как и у всех женщин, притворяющихся в жизнь сразу целым десятком. Поллард привычно бродил по квартире, успев к тому времени запомнить расположение всех важных объектов в ней; она в свою очередь привычно крутилась у стола, перелистывая ежедневник и делая в нём пометки, наблюдая за перемещающимся по незамысловатому маршруту подобно тени Эдвардом и иногда отвлекаясь от разговора с ассистенткой, чтобы обратить его внимание на какую-то важную мелочь. Лишь когда Лесли замолчала, в очередной раз проверяя у себя в компьютере спланированные с Грейс варианты изменений встреч, которыми на следующей день она могла свободно варьировать, созваниваясь с клиентами, Магнуссен заприметила эту возникшую естественную обыденность между ней и Эдвардом, по обыкновению погрузившимся в свои мысли рядом с ней и по такому же обыкновению вызывающими у неё любопытство и страстное желание отвлечь его интерес на себя. Мягкие касания и лёгкие улыбки в суматохе бытовых дел заменяющие любые красноречивые высказывания - они незаметно образовались сами собой, так просто, что разум не сразу выцепил их, как нечто новое и выделяющееся среди привычных вещей. Тоже самое повторяется и в салоне Форда, когда, покачиваясь, автомобиль спускается по дороге вниз, а вместе с ним, как маятник, качается и Грейс, придерживая ведёрко с прыгающим в нём попкорном и очки от неминуемого падения. Обычный эпизод в хронологии многих жизней, где мужчина следит за дорогой, а женщина отвлекает его разговором, делясь промелькнувшими ассоциациями между нынешнему кусочком времени и каким-то воспоминанием из прошлого. И, вещая Эдварду о своём давнем приключении, Грейс снова подмечает этот необычный ритуал обыденности, но про себя, скрывая посетившее её осознание за тёмными стёклами очков, которые она надевает на подъезде к ферме.

- Так вот у родителей однокурсника там был целый зоопарк! - продолжая свой рассказ о поездке за город на втором курсе без прерываний на подскоки благодаря выровнявшейся дороге, Магнуссен снова поправляет соскользнувшие с носа очки и всем телом вытягивается немного вперёд, чтобы лучше рассмотреть приближающуюся живописную панораму. - Там были, как сейчас помню, твои любимые утята, цыплята, злобные курицы, постоянно носящиеся, как ненормальные, чёртовы голуби и, самое главное, козы. Так вот я, наверное, час бегала за козлёнком, пока пыталась поймать его, чтобы сделать фотографию! Этот мелкий засранец - я тебе потом покажу его наглую морду на фото - раза три меня баднул!!! Представляешь?! Ещё и недовольно бекал, будто я собиралась на бифштекс его пустить! Нет, я, конечно, ему грозила, что так сделаю, если он не будет фотографироваться со мной, но если кто там и должен был возмущаться, так это я, потому что за этого паганца мне голубь отомстил! А, да, на ферме ещё пёс был и он состоял с этими двумя в сговоре - лаял, вот не поверишь, но только на меня! И где, вот скажи, справедливость? Я это рогатое недоразумение на память хотела запечатлеть, а он со своими дружками восстал против меня! Ещё и язык на фото высунул! - выпаливание истории на одном дыхании далось Грейс не легко, потому к моменту, когда крепыш Форд замирает на просторной площадке около дома, её тяжёлое дыхание заменяет по громкости бодрое урчание мотора. Разумеется, она списывает это событие на захлёстывающие эмоции, а не на последствие чрезмерного курения, потому, едва выпрыгнув из машины, женщина тот час тянется за сигаретами, но снова не судьба - лошади приветствуют их с Эдвардом громким ржанием и внимание Магнуссен мгновенно приключается на постояльцев, немногим ранее уже вызвавшими у неё неповторимый восторг. - Ой, точно! Эдвард, я помчалась к лошадкам! - свои жизненно важные намерения, как всегда, Грейс озвучивает громко и от души, и, казалось бы, обходя автомобиль с водительской стороны, на том месте, откуда слышалось восклицание, Поллард должен обнаружить обладательницу этого звонкого оповещения, но вместо неё стоит лишь столб пыли, тянущийся от Форда прямиком к загону с лошадьми. Женщина, само собой, уже во всю силу вещает оттуда, заполняя пространство вокруг себя торопливым и напористым монологом в адрес лошадей, подозрительно косящихся на субъект, перегнувшийся через ограждения. На восторги Магнуссен четвероногие изящества реагируют ступором, но глазеющим на новые ворота бараном ощущает себя именно Грейс, что сообщает в весьма своеобразной манере. - Котик! КО-О-О-О-О-ТИК! Они меня не любят!

Ох, как же великолепен и упоителен тот момент, когда мужчина, совершенно о том не подозревая, пытаясь сделать всё как можно лучше, по итогу лишь КА-ПИ-ТАЛЬ-НО косячит! М-м-м, сказка! Поскольку этот добродушный и старательный мужчина даже крошечного представления не имеет о своём промахе, а ведь женщина-то в курсе - и слыви мужчины хорошей интуицией, они хотя бы фибрами своей души ощущали, что сметающий всё на своём пути ураган женского негодования уже во всю летит к ним откуда не ждали! Однако, увы и се ля ви, для них - мужчин - искрящее напряжением в двести двадцать вольт невидимое поле вокруг женщины - лишь едва заметный сквознячок, который, тем не менее, вскоре по полной программе протянет им и шею, и голову, и много ещё чего... Разумеется, Поллард в данном вопросе не предстаёт миру, как исключение. Нет, ни сколько! Этот отчаянный экземпляр вообще ходит по лезвию ножа, вероятно, искренне полагая, что он несравненный акробат! Как бы не та-а-а-ак... Как бы не так... Ведь, приручая такое создание, как Грейс - самовлюблённое, своенравное и до безобразия очаровательное даже в капризах, - нужно быть начеку всё время, а Эдвард... Ох, бедняга Эдвард! Если бы он только знал какой капкан сам же себе же и уготовил!

- Подожди, - соскальзывая с ограждения на землю и твёрдо вставая на ноги, Грейс разворачивается к Эдварду лицом - по-особенному разворачивается, как в замедленной съёмке, словно на каждом градусе движения добирает мощи из самого Адского пекла для своего испепеляющего взгляда. - Ты хочешь сказать, что кто-то, вообще кто-либо на этом свете способен не влюбиться в меня с первого взгляда?! Однако это очень дерзко и рискованно с твоей стороны! - естественно, важные детали про общение с лошадьми и бойкие характеры бычков пролетают мимо ушей Магнуссен, как ласковый весенний бриз на побережье океана за тысячи миль от неё. Женщина облокачивается спиной на ограду, скрещивает руки на груди и видит... собственно, а что ещё она может видеть? Только, как обычно, как и всегда, занятого "очень срочными" делами Полларда. "Вещи разгружает! Посмотрите на него! Заявляет мне, что у лошадей нет ко мне любви с первого взгляда между выпихиваением сумок из машины! Они же не подождут! Конечно! Пускай лошади меня не любят, затопчут, укусят и съедят - это не важно, а сумки, да-а-а-а-а, это святое! Их точно какой-нибудь зверёныш утащит! Только ведь и ждёт удобного момента!"

Замечает ли Эдвард негодование Грейс? Ну, конечно же, не замечает! Даже лошади подозрительно стучат копытами и предостерегающе ему ржут, а он - ни в какую! Раздаёт ценные указания и, глядя в глаза женщине, совершенно не видит, как бесы на дне её зрачков подкидывают угли в его персональный котёл. - Хорошо, не будем, - отвечает мужчине Магнуссен, поджимая губы, а сама думает: "Ага, размечтался, конечно... Будем и ещё как! Вот прямо сейчас пойду и застрелю тебя к чёртовой матери! А я ему ещё козлёнка показать хотела! Не дождётся!" От чего Грейс злится - она и сама не знает: может из-за того, что и вправду лошадки сразу не влюбились в неё без памяти; может от того, что Эдвард об этом ей сообщил конкретно, напрямую, можно сказать, со сто процентной гарантией, а она всё ещё тешила себя надеждой, что всё обстоит совсем иначе и есть шанс на счастье; может из-за того, что сумки ему интереснее, чем её взаимоотношения с лошадьми... А может быть из-за всего и сразу или по ещё какой-либо причине, которую женщина не спешит вытаскивать на белый свет. Кто же разберётся в этом? Однако удаляющаяся фигура Эдварда, стремящаяся к веранде дома уверенным шагом, так и подначивает Грейс сыграть в дартс... на поражение.

- Зануда! - шипит себе под нос женщина и хватает свои рюкзак и небольшую сумку, и ведёрко почти без поп-корна, конечно же, тоже берёт с собой. Не идёт, а летит, поднимая за собой столбом пыль, и, не оборачиваясь, кричит лошадям: - Я ещё вернусь! Вечером поговорим! - возможно, что её крик дотягивается эхом даже да окраины Финикса, но Магнуссен это совершенно не заботит - она, как тасманский дьявол из мультфильма про Багза Банни, мчится вперёд, опережая Полларда, чтобы не поддаться искушению баднуть его, как те бычки, упоминание Полларда про которых она упустила. А дальше классическое: ключ, замок, нежно поскрипывающая дверь, ласково матерящаяся про себя Грейс и Эдвард с сумками - все оказываются внутри дома, который, не взирая на внутренний диссонанс, тот час с любопытстсвом разглядывает женщина. Конечно, первым делом она ищет ту самую пирамиду с ружьями, но вспоминает, что по утверждению занудного дикого кота она должна оказаться дальше - на его счастье, разумеется. - Твой приятель не женат? - тут же заключает Магнуссен, как только её взгляд пробегается по кухонному гарнитуру, но всё же обличает свой вердикт в вопрос. Как она это поняла? Элементарно - по простору, который заметен всюду, хотя сам дом достаточно компактный по меркам американцев. В той же Англии подобный дом (особенно среди любителей деревенской жизни) многие назовут огромным, но у американцев совсем другие представления о масштабах свободы и простора. Потому, приметя почти пустую столешницу на тёмном гарнитуре из натурального дерева, отсутствие милых вещиц, которые всегда появляются в доме с заселением в него женщины, раннера на обеденном столе и вместе с ним же миски для фруктов, подобное заключение складывается у неё само собой. Можно, конечно, предположить, что призрачная хозяйка дома просто не любит готовить - прямо, как Грейс, - но, пройдя через своеобразный портал в гостиную и не найдя даже там ни единого признака женского присутствия, но зато сразу же утыкаясь взглядом в то самое скопище оружия, о котором ранее её предупреждал Эдвард, - всё становится очевидным. Уж что-что, а такие игрушки держать на видном месте и портить ими весь уют в дорогом сердцу очаге мира и спокойствия не позволила бы ни одна женщина - даже самая радикальная и любящая. Просто хотя бы в виду того, что в порыве гнева именно они и могут сыграть решающую роль в семейном счастье.

- Здесь очень по-домашнему, - не без восторга и удивления кричит Эдварду из гостиной Грейс, плюхаясь на небольшой двухместный диван перед телевизором. Рюкзак и сумка падают около него же, а Магнуссен, обнимая картонное ведёрко, медленно осматривает помещение, словно знакомясь с ним, приглядываясь и пытаясь понять что оно из себя представляет. "Классические персиковые стены, хороший, добротный пол с явно очень и очень любимым красным ковром. Сделано всё на совесть, но без излишеств. Никаких картин, никаких фотографий. Только необходимое - что на кухне, что в гостиной. Наверняка и в хозяйской, и в гостевой спальне тот же принцип. Так живут люди, у которых есть глобальная цель, не терпящая, чтобы даже мелочь отвлекала от неё внимание. Как-то сложно для фермера. Или нет? У хозяина дома этой целью может быть разведение животных, - что логично, - но по вечерам ими никто не занимается. Как тогда он их коротает? За телевизором? Чисткой оружия? Или что там ещё с ним делают? Конечно, в такой отдалённости от людей оно не лишнее, но даже самому дотошному коллекционеру таких игрушек рано или поздно надоест подобная компания. Книг я не вижу, радио тоже, хотя некоторые его слушают до сих пор. Интересно, в самом деле, что делает по вечерам хозяин фермы? Не молится же? И где там Поллард застрял?"

- Интересный человек - твой друг, - заглядывая в кухню, где во всю хозяйничает Эдвард, Грейс оставляет на столе помятое ведёрко и запрыгивает на столешницу, с которой, будто бдительное чучело птицы, она пристально наблюдает за мужчиной. - И самое интересное в нём то, что, кажется, о нём я знаю больше, чем о тебе, - Магнуссен клонится немного вперёд и подпирает руками лицо, словно увлечённый чьим-то рассказом слушатель. Однако в случае с Грейс занимательный рассказ ей заменяет шелестение пакетов, которое кроме как об уже знакомой ей деловитости Полларда не вещает ей ничего нового. - Я понимаю, что ты очень скрытный и таинственный по объективным причинам, но есть же что-то, что ты можешь рассказать мне о себе! Тем более, у тебя должок передо мной за твоё ужасное высказывание в присутствии лошадей! Ты им подал отвратительную идею не любить меня с первого взгляда, а ведь они сомневались! Так что давай, Эдвард, рассказывай, а то я начну задавать тебе пикантные вопросы!

"Моими же методами против меня? Ко-о-о-о-тик! Что же ты творишь?! Впрочем, ну, что ж, давай поиграем!" - очки с тёмными стёклами медленно скользят по бледному женском лицу - сантиметр за сантиметром, - мягко опуская полупрозрачную чёрную пелену, скрывавшую от лукавого взора прищуренных зелёных глаз реальные тона нового мира, то есть очередной ловушки, куда вновь угораздило попасть авантюрную натуру Магнуссен. Дужка очков без спешки следует по своему пути - движется к губам, с едва заметной ухмылкой извлекающим под стать светлых тонов кухни такие же незатейливые высказывания о сливовом джеме и сладкой пасте, очерченные по контору шутливых интонаций плотным пластиком, рисующим невидимую черту "старта" новой игры. Яркие оттенки, поволока светских разговоров, таящая под собой куда более волнительную истину, как солнцезащитные очки - реальные краски, в которых теперь совсем иначе женщина видит Эдварда, играющего роль гостеприимного хозяина ранчо. Настоящий игрок - такой же, как она сама, - не удивительно, что простенькая манипуляция, называющаяся "А то я начну...", действующая на большинство людей более, чем благожелательно, не производит на него никакого эффекта - слишком скромно для Полларда, слишком топорно, и, как бы не нравилось ему упрощать всё и вся, в таких вещах тривиальности он не терпит, о чём оглушающе кричит его безмолвие, вовсе не мешающее Грейс улыбаться, не смотря на свой маленьких промах, и наслаждаться пропитанными плутовским ядом мыслями, с величайшим удовольствием подталкивающими её в капкан, погружающими в напоминающее эйфорию ощущение от закипающего в крови азарта, заставляющего сердце биться в разы быстрее. Не женщина, а самодовольная лисица, столь увлечённая своими льстивыми речами в адрес самой же себя, что не замечает на пути явной ловушки, расставленной старательным охотником - ох, если бы только миссис Магнуссен видела что вытворяет Грейс, она бы позеленела от негодования и принялась вразумлять дочь любимой вековой притчей про умников и мудрецов - хорошей, весьма разумной и годной притчей для обычных людей и совершенно бесполезной для истинно азартных игроков, которыми ни на миг так и не перестают быть ни Эдвард, ни Грейс.

Солнечная кухня. Полное откровений утро вторника. Магнуссен рассуждает о сливовом джеме и сладкой пасте, сама себя хвалит за актёрский талант и вещает о подарках судьбы, которые свели её в своё время с живым воплощением ящика Пандоры, раздумывающим посреди этой самой солнечной кухни над тем, как из вредности уместить на одном хорошенько прожаренном тосте два различных лакомства, совершенно не сочетающихся по вкусу. Грейс шутит, упивается своим очарованием, щедро разносящимся её звонким голосом по кухне, и с не меньшим наслаждением смакует сдержанное подтверждение Эдварда её талантов и прелести. Он не смотрит на неё - весь увлечён своим занятием; она сидит за спиной мужчины неподвижно, старательно грызя заушник очков в моменты молчания и не жестикулируя руками по обыкновению в мгновения искренней расслабленности и свободы, не болтает ногами по воздуху, к чему её всегда побуждает откровенное, по-детски наивное веселье, и не размыкает губы в широкой улыбке, как делает всегда, если может позволить себе в комфортной обстановке не думать о том, как она смотрится со стороны. Женщина знает, что её дорожка из жёлтого кирпича ведёт к капкану, и следует по ней с чистой головой, сменившей прогноз мысленной погоды с залитой солнцем туманности на предельную ясность и озарение. Игрок - не умник и не мудрец - эти понятия для него слишком безвкусны и скромны, о чём так до сих пор и не догадывается миссис Магнуссен, всё толкующая в редких телефонных разговорах о том, какой должна стать Грейс. Игрок - априори актёр, авантюрист и лишённый всякой морали в общепринятом смысле мерзавец со своим персональным сводом правил и принципов. Грейс и Эдвард - оба игроки, где каждый совершенен на своём поле; и как бы не хотелось верить в обратное, но ни один из них не готов отказаться от игры. Даже ради чего-то большего.

Податливо семеня за Эдвардом, как надеющаяся на доброту и щедрость хозяина домашняя кошка, Грейс выходит на продуваемую приятными теплыми ветрами веранду и, не скрывая удовольствия, принимает ухаживания мужчины, проявляющего себя крайне галантно и учтиво. Аппетитный ланч, прекрасная панорама дикой, почти не тронутой рукой человека природы, обходительность со стороны Полларда без всякой суеты, без капли экспрессии - спокойная уверенность и чёткость в каждом движении, усыпляющие бдительность куда успешнее тонких словесных мостов, уводящих их разговор от интересной Магнуссен темы. На мгновение женщине даже хочется забыться и просто отдаться моменту, прочувствовать каждый оттенок его чарующей, пленяющей естественностью и лёгкостью атмосферы, но ловушка захлопывается, а вместе с тем развеивается флёр задержавшихся сантиментов, окончательно растворяющихся в привкусе кофе, смягчённого нежными сливками. Грейс сидит напротив Эдварда, с хитрецой во взгляде смотря ему в глаза и откусывая сначала кусочек от тоста со сливовым джемом. Лёгкая бодрящая кислинка, примешавшаяся к терпкому вкусу сливы, щекочет кончик языка, от чего нельзя не улыбнуться - Магнуссен, скромно демонстрируя улыбку, слизывает с краешка губ каплю красноватого лакомства и замечает Эдварду, что вкус у тоста с джемом получился ярким и искристым, как салют на "День независимости США", а вот у тоста с пастой, который она пробует следом, - ленивого субботнего утра между девятью и десятью часами, что очень важно знать, ведь уже между десятью и одиннадцатью часами требуется совсем иной вкус - более насыщенный и, возможно, с капелькой перца и соли. Не сводя глаз с Полларда, Грейс отпивает глоток из чашки и ждёт, когда он сделает свой ход - расслабленно, спокойно, выверенно, с ощущением полного владения ситуацией, то есть, как он делает всегда. Из капкана наблюдать за действиями хищника особенно интересно - это неторопливое кружение вокруг добычи, визуальная её оценка на прочность и опасность, властные и осторожные шаги - Грейс покорно ждёт их от Эдварда за чашечкой кофе, сгорая от досады, что не имеет возможности, особого дара прочесть от начала до конца ход формирования его мыслей, его шагов - не ради блистательной, безоговорочной победы, а именно из интереса, из любопытства, вызванного его неоднозначной натурой. Долго себя ждать Поллард не заставляет - уже к третьему укусу тоста и вскоре после того, как женщина делится с ним своими необычными ассоциациями, Эдвард переводит разговор на очень плодотворную почву - интересуется Грейс и получает в награду вдохновенный взгляд зелёных глаз с блеском счастливой восторженности, а вместе с ним торопливое, воодушевлённое повествование, рождающееся в тени веранды в противовес тактике Эдварда - над своими внутренними мотивами Грейс без лишних ужимок и уловок приподнимает занавесу тайны, делясь откровенностью, которая претит Полларду даже в самой малой дозе. Сама Магнуссен тоже далека от того, чтобы открывать душу на распашку даже с самыми близкими ей людьми, но в этой игре иначе никак, ведь кто поверит в блеф, если его хорошенько не припылить толикой искренности?

"Я не лгу тебе, Эдвард, - просто недосказываю самое важное. Хотя, конечно, в некоторых словах я действительно знатно сфальшивила - заметил ли ты это? Впрочем, ты ведь сам любишь поступать так, не правда ли? Умолчать о решающих деталях здесь, не сообщить существенные тонкости там, а что-то и вовсе представить в ином свете - формально не придерёшься, но и откровенной правдой не назовёшь. Уловки на уловках, где каждая последующая изощрённее предыдущей. Мы оба привыкли так жить, потому что знаем как дорого обходится слабость, как легко люди извращают правду, оттачивая её до остроты кинжала, который потом обязательно окажется где-то под рёбрами - оба не раз обжигались на этом да так сильно, что отдёргиваем руку ещё до того, как на горизонте замаячит пламя. Возможно, ты возлагал на меня те же надежды, которые я стараюсь держать на коротком поводке, но тогда мы оба здорово просчитались в своих робких мечтаниях. Нам хочется измениться, но сделать этого мы не можем - не готовы рискнуть, заплатив на удачу, без всяких гарантий столь непомерно высокую цену. Сказать правду целиком - значит, подарить власть над собой, покорно отдавшись на волю случая. У нас обоих есть такая правда - то, что нас самих страшит в себе. И уж не знаю, смогу ли я даже в теории обратить твою против тебя, но знаю точно, что моя подарит тебе карт-бланш, против которого мне не сыграть даже с целой пачкой козырей. Я не умею выживать так, как ты, я - заложница собственных слабостей, и ввиду последних событий мне нужно быть особенно осторожной и бдительной. Мне хотелось бы рискнуть и поставить всё на одну карту, но этот шаг может заставить пожалеть нас обоих. Так что пускай всё останется как есть: играй со мной, верь, что я в клетке по твоей воле и будто бы вся как на ладони - так будет спокойнее нам обоим - смотреть друг на друга через прутья, которые, вроде бы, и не преграда вовсе, но всё же некая уверенность в защищённости друг от друга."

За извилистыми разговорами и не менее запутанными мыслями оставшийся кофе в чашке действительно остывает - не так, чтобы уж сильно, но достаточно, чтобы стать новым поводом сменить тему. Поллард упускает очередной шанс сломать разделяющую их клетку, а Грейс просто ухмыляется его словам, делая определённые выводы о том, как он видит всю эту ситуацию между ними. Возможно, он сам не осознаёт то, что скрывают под собой его изречения, но Магнуссен делает для себя определённую заметку - уже не как простой человек, а именно как психолог. Всю пору их знакомства она всеми силами старалась быть рядом с Поллардом обычной женщиной, но в подобных случаях удержаться невозможно - звоночки слишком явны и даже у обычной женщины вызывают одну лишь грустную ухмылку. - Командир в тебе не дремлет: даже в макушку не поцеловал перед тем, как раздать указания - вот вам и все нежности, - шутливо и едва слышно отзывается Грейс вслед уходящему мужчине, водя чашку из стороны в сторону прикосновением пальца к ручке. Женщина никуда не торопится, погружённая в свои мысли, и достаёт из кармана куртки пачку сигарет, с глухим ударом плюхающуюся на стол. Сигарету Магнуссен раскуривает медленно, отрезвляя терпким, горьковатым привкусом на языке сумбурные мысли. Шаг за шагом она прокручивает разговор и против воли находит подтверждение своим мрачным выводам в озвученных словах и более, чем красноречивых жестах. Затяжка за затяжкой оседают на хрупком душевном равновесии удушающим слоем пепла, и к моменту, когда окурок оказывается в пустой чашке из под кофе, тяжесть этого груза кажется неподъёмной. "Лучше бы не курила," - мысленно клянёт себя Грейс, понимая, что сигарета тут вовсе не причём - она лишь спусковой крючок для всех неосмысленных, не прочувствованных вдоволь ощущений от череды пережитых событий, как свора голодных шакалов ожидавших всё это время, когда она даст слабину - дождались, и, не медля ни мгновения, впиваются острыми клыками в душу, разрывая внутренний покой на куски. Она пытается скрыться от них за монотонными делами: выкидыванием окурка в мусорку, тщательным уничтожением кофейных остатков на дне и по краям чашки, но тщетно - процесс запущен, и даже вид незнакомой комнаты, куда относит свои вещи Грейс, не может выдернуть её из этого омута. "Как я и предполагала..." - отвлекается на мгновение женщина, окидывая взглядом просторную и аккуратную спальню, - именно такую, какой она себе её и представляла, едва перешагнув порог дома. Рюкзак и сумка занимают свои места на комоде под большим окном, откуда открывается вид на бескрайние просторы выжженной солнцем Соноры - Грейс от души любуется им, вытаскивая пару своих одеяний из сумки и перемещая их на вешалки в узком шкафу - красивую ночную сорочку, лёгкое платье и запасные джинсы с футболкой (мало ли куда и насколько занесут их с Поллардом черти судьбы?); а затем, заглядывая на дно сумки, смотрит на батальон баночек с кремами, от которых у всех мужчин лезут глаза на затылок - собирая их, она представляла, как вся тяжесть смирение с удручающей мужской участью отразится во взгляде Эдварда, но теперь не спешит хвастаться ими, ведь навряд ли её ждёт подобное представление, да и когда за окном такие виды, хочется поскорее впитать в себя все их краски, а не тратить время на выстраивание пирамиды из женских предметов гордости. В конечном счёте Грейс решает оставить дальнейшие хлопоты на десерт и закидывает без зазрения совести полупустую сумку на нижнюю полку шкафа вместе с рюкзаком, полным волнующих штучек (и речь совсем не о пушистых розовых наручниках - всё куда экзотичнее), но прежде, чем закрыть дверцы, её взгляд задерживается на платье, слегка покачивающемся на вешалке в призывном жесте. "А для чего, собственно, ещё я сюда приехала? Чтобы радовать себя! Так что пошло всё к чёрту!"

- Я ушла общаться с солнышком! Далеко не уйду! - где находится Поллард - Грейс не имеет даже малейшего понятия, но где бы он ни был, всё равно наверняка слышит её звонкий, решительно настроенный голос, предупреждающий его о том, что дивное привидение временно уплывает навстречу миражам. В своём воздушном длинном платье она действительно напоминает видение из далёкого, позабытого прошлого - не хватает только лавровой ветви в волосах, чтобы сойти за прекрасную римлянку, - однако женщину такие мелочи ни сколько не заботят, ведь она хороша и довольна собой, вокруг неё простор и свобода, а солнце без всякой скромности уже ласкает её бледную кожу своими палящими объятьями. Остаётся только наслаждаться покоем и красотой, которые нетерпеливо ждут её в предстоящем маленьком приключении.

До недавнего времени Грейс честно следовала своему обещанию во всём - будь то учёба, работа, отношения или пресловутый выбор одежды - все её действия до мельчайших деталей диктовались только её личными желаниями и практически полным пренебрежением к желаниям остальных. Она всё же научилась быть гибкой, когда это выгодно ей, научилась изворотливости ради следования собственным целям, и, как ей казалось, эти навыки сделали её жизнь не просто лучше, а именно такой, о какой, будто бы, она всегда мечтала. Идеальной. Волнительной. Успешной. Но в своей сути, как оказалось, совершенно не счастливой... Прогуливаясь по окрестностям фермы, где проходит её будний день, Грейс как-то само-собой вспоминает о роковом моменте в её жизни, когда она решила взять в руки свою судьбу. Среди жаркой каменистой пустыни и с высоты нынешнего опыта это воспоминание видится ей совсем иным, чем прежде - не полным трагедии и отчаяния, уничтожающим моментом, память о котором вызывает щемящую боль в груди, а каким-то по-детски смешным и безгранично жалостливым. Её юношеский максимализм, деление мира на белое и чёрное, безудержная страсть, с которой она готова была броситься в бой с мировой несправедливостью - всё это теперь не больше, чем фрагмент прошлого, вызывающий тоскливую улыбку на пересохших от горячего ветра губах. Покрытая затягивающейся плёнкой, но всё ещё немного кровоточащая рана детской обиды, из-за которой она в своё время наломала столько дров, что теперь, как от того Грейс не пыталась бежать, всё равно вынуждена плясать под чужую дудку. Точнее, под удары кнута безжалостного ФБР, погоняющего её в том направлении, которое нужно ему, а не Грейс. Шурша по камням тонкими сандалиями, Магнуссен всё дальше уходит в мыслях в свои воспоминания, анализируя весь проделанный путь от того разговора с Тэсс до нынешнего мгновения. В погоне за успехом и наслаждениями у неё давно не было возможности вот так просто поразмышлять над своей жизнью, оценить приложенные усилия в воплощении её мечтаний. Не было и желания, уничтоженного на корню страхом не оправдать собственные ожидания. Однако вызванное не состоявшимся разговором с Поллардом неумолимо тревожащее её душу ощущение дежавю, капающее на нервы, как вода на темечко в изощрённой пытке, помогло ей преодолеть холодящий ужас, навязывающий единственное стремление не оглядываться назад.

"А ведь я по-настоящему никогда не доверяла Тэсс. Да и никому в своей жизни я никогда не доверяла... Разве хоть раз я откровенничала с ней просто так? Хоть раз признавалась в чём-то, если имела возможность утаить нечто важное для меня? Нет, ни разу. Даже в наш последний разговор я использовала правду только для того, чтобы остановить её, а не потому что того требовала моя душа. Уже в той истории с платьем у меня не было желания поделиться с ней своей болью. А хоть когда-то было? Так и не вспомнишь. А может быть просто и нечего вспоминать. Боже мой, а ведь столько лет я была убеждена в обратном! Но по факту... Но по факту я стала копией своей матери............. Больше всего в жизни я боялась стать такой, как она, и в итоге ею же и стала. Как я дошла до этого, держа путь в совершенно ином направлении?"

Открывшаяся в размышлениях правда настолько поражает Грейс, что она даже не замечает проползающую рядом с ней ящерку, которую ещё прошлым вечером она отчаянно мечтала изловить и о чём гордо заявляла Эдварду, делясь с ним новообразовавшимися планами на уикенд пока мужчина вежливо уговаривал её замолчать и наконец-то заснуть, оставив на завтра весь свой неукротимый энтузиазм. На её лице в одно мгновение застывает всепоглощающее исступление и вместе с ним на месте замирает сама женщина, скрещивая на груди руки и тяжело дыша от осознания, набатом гудящего в её голове. Ворох мыслей вперемешку с воспоминаниями, как тайфун, проносится в суматохе размышлений, покуда тело недвижимо, как застывшая несколькими столетиями назад правдоподобно вылепленная статуя. Ух! - и следом за открывшейся истиной все чувства женщины срываются в непроглядную пропасть, утягивая за собой прикованное к ним невидимой нить сердце, которое, кажется, даже перестаёт биться на какое-то время. Грейс не ощущает его, не ощущает ничего, и лишь только думает, думает и думает о своём сходстве с матерью, находя с каждым новым воспоминанием всё больше общих черт и мотивов в своих поступках.

"Я так стремилась стать собой, что не заметила, как отдаляюсь от себя настоящей всё дальше и дальше. Что осталось во мне от той, какой я была в юности? Вообще ещё хоть что-то осталось? Грейс Магнуссен - успешный психолог, закоренелая стерва в элегантном платье цвета слоновой кости и утончённых лодочках - разве это Я? Ох, мама, ты можешь собой гордиться, ведь ты добилась своего! Поздравляю! Вот она я - твоё дело жизни, твой предмет искусства, над которым ты билась изо всех сил долгие годы! Такая, какой хотела ты меня видеть - сильной, независимой, бесчувственной женщиной без сорока кошек, окружившей себя роскошью, будто бы заменяющей красоту искренних чувств. Ты счастлива, мама, когда теряешься в своей бесконечной гардеробной? Счастлива, когда в одиночестве облачаешься в свои итальянские платья? Должно быть не больше, чем я, только, боюсь, ты этого даже не понимаешь... Не понимаешь что ты наделала с нами обеими! И в чём я тебе по своей глупости помогла, хотя так хотела тебя остановить..."

Выбивающее почву из под ног откровение обжигает Грейс горечью, спускающейся по стенкам её души липкой чёрной мерзостью. Какое-то время она молчит как внешне, так и внутри себя, прервав все воображаемые диалоги с далёкими от неё людьми, беззвучные монологи с самой собой и хаотичные мысли, прежде назойливо копошащиеся в её голове. Опустошённость без единого проблеска света нагнетает напряжение в груди женщины, а потом, будто сквозь сорванные шлюзы плотины, по её щекам безостановочно льются слёзы, превращающие залитую солнцем Сонору в размытое пятно, режущее глаза до невообразимой боли. Кое-как Магнуссен нащупывает какой-то камень и садится на него, скрывая лицо в руках. Все эмоции, все чувства, которые в своей основе она держала под замком без малого двадцать лет, во всей своей силе обрушиваются на неё, вслед за признанной правдой находя ответы на множество вопросов, которые так и оставались незакрытыми все эти годы: "Почему она не чувствует себя счастливой?", "К чему она стремится?", "Что хочет от жизни на самом деле?". И прочие десятки дилемм наконец-то сводятся к одному общему знаменателю, снимая с её плеч груз, растворяющийся в потоке солёной воды, саднящей порозовевшую кожу на лице женщины.

"А когда ты вообще была счастлива?" - этот вопрос в мыслях Грейс звучит непривычным для неё голосом. Отдалённо знакомым, но позабытым, как любимая в детстве песня, со временем померкшая на фоне новых хитов, наперебой звучащих на каждом углу. Это не её нынешней голос - отрепетированный, отточенный, звучащий чувственно и томно, словно обволакивающий язык мёд. Напротив, он выше на пару тонов, слышится без капли сладострастия, и тревожная интонация, с которой он задаёт вопрос, скорее взволнованная и беглая, как краткий возглас от уколотого пальца. Настоящий голос, искренний, принадлежавший той самой девчушке, которая впервые перешагнула порог пансионата для девочек и уже через минуту пыталась вырваться из него обратно домой. "Так когда, Грейс?"

Узнавая естественную мелодию своего внутреннего голоса женщина понемногу начинает успокаиваться и, стирая слёзы с лица, задумывается над заданным собой себе вопросом. Этот голос, эти размышления для неё, как облегчённый выдох человека, освободившегося наконец от тяжёлой ноши, но всё ещё не ощущающего лёгкости от ломоты в теле. Болезненное ощущение, но вместе с тем живое. И, действительно, своё тело в этот миг Магнуссен чувствует по-другому, словно с него стряхнули застывшую корку и позволили ему глотнуть свежего воздуха.

"Как ни странно, но в Голд-Сити," - отвечает сама себе женщина и надрывно выдыхает воздух, царапающий пересохшие губы. "Там, в первые за долгое время, я не была привычной себе Грейс Магнуссен, всегда держащей лицо, показывающей только те чувства, которые нужны ей в данный момент. Я не играла, хотя считала иначе. Я так сильно позабыла какая я на самом деле, что верила, будто надела маску. А это было моё настоящее лицо - своенравной, капризной, живо на всё реагирующей женщины, в которую должна была вырасти та самая малютка Грейс. И мне было хорошо всё время: даже когда я злилась, сомневалась, испытывала судьбу, чёрт возьми! Всё это было настоящим, а ведь я даже этого не понимала. Столько месяцев прошло, но заметила это я только сейчас."

В очередном дежавю Магнуссен достаёт из недр памяти воспоминание о первом необычном уикенде в её жизни - полном опасностей, напряжения, страхов, но и обладающим не меньшим числом приятных моментов, запыливших яркость тревожных чувств, которые не в лучшем свете заявившей о себе миру Грейс Магнуссен не давали бы ни минуты покоя. Если бы она была там. Но в заброшенном городке, в стенах адобы, в салоне крепыша Форда была совсем другая Грейс, которая неизвестно как отвоевала право на жизнь у властной хищницы. Как ей удалось это? Почему именно тогда?

"Я доверилась Эдварду. Интуитивно, само собой, и почти что не задумывалась о последствиях. Не раз я натыкалась на эту мысль, но не осмыслила её до конца. Я доверилась совершенно незнакомому мне человеку, то есть пошла на риск, который себе не позволяла даже с теми, кто казался мне близким. Из-за опасности, с которой не смогла бы справиться сама? Возможно. Но ведь я толком не пыталась контролироваться ситуацию - отдавала всё на откуп ему, хотя мне это не свойственно. И после, когда всё затихло, это повторялось ни раз. Даже сомневаясь, что он вернётся, я всё равно доверяла. А сомневалась ли я? Быть может, мне просто было страшно, когда очередной дурдом свалился мне на голову? Доверие. Чёрт возьми, а в чём оно вообще проявляется? Не в том ли, чтобы не бояться быть собой не только в одиночестве, но и рядом с кем-то? Реагировать искренне, не подбирая правильных слов и выражения лица? Говорить, что думаешь, что чувствуешь на самом деле? В большинстве своём я была искренна, даже зная, что эта искренность может ему не понравиться. А порой и усмиряла себя, чтобы комфортно было Эдварду в первую очередь, а не мне. Это, конечно, случилось меньше, но чаще от раза к разу. Даже это платье надела не только для себя. Наконец-то мне хватает сил это признать. Признать, что я подстраиваюсь и под чужие интересы, а не только свои. Признать и не чувствовать себя слабой и бесхребетной. Я всегда наряжалась, чтобы нравиться только себе, всегда наряжалась, когда мне было плохо и больно. Красивая одежда, макияж, причёска - всё это было моей бронёй, которой все вокруг обязаны были восхищаться и смиренно почитать. Но сегодня это было не в полной мере. Да, это всё ещё броня, в которой я чувствую себя увереннее, в которой меня труднее ранить, но всё же, вместе с этим мне важнее видеть удовольствие во взгляде Эдварда. Угодить его желанию, а не только своему собственному."

Как долго длится этот каскад чувств и мыслей, из которого Грейс с трудом выбирается наповерхность, она не может представить даже примерно, но ощущая жжение на коже, явно переигравшей с ласками солнца, понимает, что наверняка прошёл далеко не один час. "Странно, что Поллард всё ещё не ищет меня вместе со своими не влюбляющимися с первого взгляда лошадками - наверное, увлёкся кидать им морковку и про что он там ещё говорил? Яблоки вроде? Хлеб? Соль? Фондю?" На эту мысль она хмыкает с улыбкой и медленно поднимается с места, ощущая заметную слабость в теле. Оглядывается вокруг, приставляя к глазам руку, словно навес над уличным кафе, и видит вокруг только одну бескрайнюю Сонору. "Чёрт возьми, где это я?!" На пару секунд, конечно, ею овладевает испуг и женщина начинает мотать головой, как взбесившийся от бури флюгер, но, поднимаясь чуть выше на холм, Магнуссен с облегчением на душе замечает вдали ферму, до которой брести ей минут двадцать минимум, но, по крайней мере, хотя бы в известном направлении. "Вот это я загулялась!"

И вот, немногим меньше, чем через треть часа, она возвращается к знакомым пейзажам, где слышит весёлое, будто бы приветственное ржание тех самых лошадей, что стали яблоком раздора для них с Поллардом. Его самого Грейс не видит, как и не слышит встревоженных восклицаний её имени, из чего женщина с радостью заключает, что поисковую миссию по её душу ещё никто не начинал. "Отчитывать не будет и на том хорошо! Или может уже ищет меня где-то там, за горизонтом? Ох, какая лекция меня тогда ждёт!" Магнуссен морщится, представляя, как её, такую взрослую и умудрённую жизнью, в суровом молчании буравит взглядом Эдвард, вынуждая водить ножкой по земле и смотреть в пол, будто нашкодившего ребёнка. А потом зазвучат все эти философские вопросы: "Чем ты думала?", "А если бы потерялась?", "А если солнечный удар и голодные койоты?". И вместо вишенки на клубничной "Маргарите" - устрашающие истории про одного непослушного психолога, которая ушла общаться с солнышком, а потом её кости вместо зубочисток использовали людоеды. Грейс даже головой встряхивает от этой яркой фантазии и второпях забирается на большой валун, с которого, как ей кажется, она сможет узреть уходящего в закат мужчину. Забирается, но не видит даже заката - одни лишь холмы, камни, кактусы, снова холмы, снова кактусы, какой-то странный куст... "И где же Котик?" Едва задав себе этот вопрос, женщина ощущает на себе прицел внимательного взора, в сторону которого резко разворачивается, и где, наконец-то, видит Эдварда, неспешно возвращающегося к дому после устроенного им для лошадок шведского стола.

- Ко-о-о-о-о-тик! - кричит ему Грейс и машет рукой. И вот, казалось бы, самый обычный жизненный эпизод, где ей необходимо слезть с камня, на который она так легко и непринуждённо взобралась. Но в ситуации Магнуссен этот момент после волнительных событий в пустыне ни чуть не менее важный, чем в судьбе Нео, делающего выбор между красной и синей таблеткой в руках Морфиуса. Обычный момент, вроде бы никак не связанный с тем внутренним сражением, которое она пережила наедине с собой, и тем не менее, так кажется только на первый взгляд, ведь Грейс Магнуссен и просто Грейс сделают совершенно разный выбор.

- Похоже, солнышко меня поджарило! - без тени элегантности женщина спрыгивает с камня, слегка покачиваясь на неустойчивых ногах -  протягивает незримую руку к красной капсуле, но всё ещё не делает решающего шага, хотя и вприпрыжку стремится навстречу Эдварду, внимательно изучающему её лицо. Причину столь бдительного внимания она улавливает ни сразу - лишь только поравнявшись с мужчиной задумывается о том, что наверняка вся буря пережитых эмоций ещё не стёрла свой отпечаток с её потускневших от слёз зелёных глаз. - Ты уже позаботился о своих питомцах? Всё? Теперь ты только мой герой? - приникая к мужчине и обнимая его за шею, Грейс широко улыбается, выгадывая для себя немного времени. Она борется со страстным желанием придумать какую-нибудь вразумительную отговорку своему внешнему виду, наскоро прокручивая в голове несколько сносных вариантов, но... глубоко вздыхая, ещё раз вспомнив момент откровения, всё же отбрасывает их в сторону и отвечает, пожимая плечами: - У меня произошёл эмоциональный коллапс, но теперь всё хорошо. Правда. Я включила внутреннюю перезагрузку и скоро всё вернётся в норму. Всё, давай о хорошем? Я беру тебя в плен и никуда больше сегодня не отпущу, так что попрощайся с лошадками до завтра. Ты тоже приехал сюда отдыхать, Котик, слышишь меня? Идём в дом! Ты будешь релаксировать, а я займусь развлечениями! В этом я мастер! - чувственно целуя Эдварда в щёку - так, что у неё самой начинает звенеть в ушах, - Магнуссен берёт мужчину за руку и буквально тащит в сторону дома. В тени веранды она сразу же ощущает себя гораздо лучше, а когда они и вовсе оказываются внутри прохладного помещения, энергия, словно из космического источника, ключом бьёт её по голове, заводя вечный двигатель женской непоседливости. - Теперь командую я! Так и знай и не спорь! Занимай место на диване, а я иду за своим волшебным рюкзаком! Вернусь через минуту! - с заговорщицким видом Грейс делает несколько шагов к лестнице, но тут же разворачивается в обратную сторону и атакует Полларда, чуть ли не в прыжке набрасываясь на него и страстно целуя. Со всей живостью, со всей энергией, со всем водопадом чувств, что копились в ней больше месяца за время их расставания. Она упивается мужчиной и хмелеет от испытываемых ощущений, как должно было произойти ещё в её кабинете, когда её байронический герой, словно по волшебству, оказался на его пороге. - Я просто очень сильно по тебе соскучилась, - тихо произносит Грейс, отвечая на застывшее на лице мужчины недоумение от её действий, и торопливо сбегает от него на лестницу, держащую путь к её чудесному тайнику.

Топ-топ-топ-топ-топ! - раздаётся глухой частый звук, тянущийся вверх по лестнице - это Грейс семенит на носочках, мелкими, торопливыми шажками удирая из поля зрения Эдварда на второй этаж. Сжимая в кулаках подол платья, приоткрывающий бледнокожие щиколотки, украшенные золотым ободком сандалий, она пулей стремится к уютной и тихой спальне, ни на миг не отводя взгляд из под сливающихся в размытых штрихах спешащих ног - прямо как не сумевшая скрыть своего смущения школьница на первом свидании, суетливо сбегающая от ухажёра после неожиданного, порывистого поцелуя на крылечке у её дома. Застенчивая, ошеломлённая, обескураженная собственным шквалом чувств, рдеющим нежнейшим румянцем, чей алый след обжигающим чувственным жаром пылает на её щеках. А её робкое девичье сердце... Ах! Оно так колотится, словно вместо него в клетку рёбер посадили маленькую трепещущую пташку, отчаянно рвущуюся на свободу из прочных силков неловкого смятения и стыдливости. Его стук, кажется, слышен далеко за пределами комнаты - так далеко и так громко, будто, даже добравшись до Луны, эхо этой барабанной дроби всенепременно донесётся до виновника её появления даже сквозь опалённые солнцем просторы Соноры. И как после такого ровно дышать?

Покой умиротворённой в послеполуденных тенях спальни будоражит едва различимый скрип дверцы двухстворчатого шкафа. Отрывистыми движениями Грейс наспех распахивает ничем непримечательный тайник своего сокровища и вытаскивает из него двумя руками объёмный светлый рюкзак из крупной рогожки - видавший виды в былых приключениях, отражённых сборищем значков на его крышке, но всё ещё достаточно крепкий и  прочный, не смотря на некоторую небрежность общего образа. Немного потёртый, немного неприглядный, но по-своему верный друг (почти как крепыш Форд), под магнитной кнопкой на крышке бережно хранящий все шаловливые богатства, которые собрала с собой в дорогу Грейс. Целый ворох маленьких чудес, набитых до предела рюкзакового сейфа, при малейшем движении шелестит всеми возможными оттенками забавного шуршания, вызывая простодушную улыбку на подрагивающих от нетерпения женских губах. Магнуссен гордо вытаскивает на пол свой бесценный клад и садится рядом с ним; наскоро открывает крышку, развязывает стягивающие это дивное безумие светлые шнурки, от чего плотно набитый рюкзак будто выдыхает, расслабленно расползаясь по полу рогожковым полотном. Безмерно игриво и загадочно из темноты волшебного тайника выглядывают блестящие обёртки: краешек голубой упаковки, кусочек красного глянца, "покусанный" кем-то зубастым хвостик какого-то золотого фантика и многие другие удивительные жители рюкзакового мира. Как в шляпу фокусника, женщина ныряет рукой во внутрь рюкзака, стараясь что-то нащупать с таким рвением, что невольно щурится и высовывает язык - так можно подумать, что глубины в рюкзаке не меньше, чем с метр! Но, нет, дело совсем в другом - просто Грейс очень плотно утрамбовала в него столько всяких всячин, что до дна рогожкового мешка ей трудно добраться. А про некоторые диковинки она даже успела позабыть! Но, нащупав рукой, Магнуссен про них вспоминает и тихонечко пищит естественное женское "Ой!". "Ой! Ой-ой-ой-ой-ой! Вот же я дура! Как же я могла забыть?!"

Как? - одному Богу известно, но в самом факте того, что забыла, нет ничего удивительного - женщина же! Опасное создание, роковая хищница, сжимающая в своих когтистых цепких лапках хрупкие мужские сердца! Нда, как же быстро перестаёт быть женщина подобным смертоносным существом, когда на горизонте появляются любопытные приключения и шалости! Вот была "femme fatale" всего секунду тому назад! А вот уже едва ли не маленький котёнок, ловящий крошечной лапкой бантик, подвешенный на ниточке, имя которому волнительные и увлекательные "приключения"! Чудеса! И самое настоящее колдунство! Что тут скажешь? Они возникают буквально из ниоткуда, когда рядом с такой особой оказывается сильный и надёжный мужчина. Именно её мужчина, вот этой конкретной женщины, с удовольствием дарящий именно ей свою заботу и покровительство. Вот и всё заклинание, вызывающее в скучный и серый мир неповторимо-прекрасные чудеса! Ну, а как ещё назвать подобные перемены? Конечно, чудом, и никак не меньше!

Поойкав про себя много раз, поругавшись на себя и себя же успокоив буквально за считанные минуты, Грейс решает, что не всё так страшно, как кажется на первый взгляд. Да, не идеально. Да, не так, как она хотела. Но выкрутиться можно! И она наспех придумывает как, сидя на полу и кусая ноготь на большом пальце (это функция ускорения мозгового штурма, если кто-то не знает). Первым делом, конечно же, ей нужно отвлечь Эдварда от её промаха, но с его острым, чуть ли не хищным слухом - дело не простое, едва ли не "миссия невыполнима" с естественно возникающей в голове при упоминании этой киноленты характерной музыкой заглавной темы... "Эврика!" Да-да, чудеса возникают сами собой и неизвестно откуда, как и гениальные идеи. Хлопая в ладони и потирая руки, как маленький хитрый зверёк, женщина следом закрывает рюкзак и встаёт на ноги, а потом берёт с тумбочки телефон и подхватывает за лямки рогожковый тайник, который волочится вслед за ней по пути к лестнице. Грейс перегибается через перила, прислушиваясь к происходящему внизу: щёлк - и диктор с насмерть приклеенной улыбкой продаёт супер-швабру в магазине на диване; снова щёлк - и протяжный голос диктора сменяется сладкоголосым пением Бритни Спирз, тот час танцующей в воображении женщины с бантиками на голове и в короткой клетчатой юбке ("Хм, будет слушать или нет? А точнее, смотреть..."); третий щёлк очень радует Магнуссен, даже не смотря на то, что вслед за ним раздаются оглушающие вопли болельщиков на бейсбольном матче - "Уж лучше они, чем Бритни!" - заключает про себя Грейс и отмечает, что толпа мужчин из телевизора вопит уже немного тише; четвёртый щёлк - какая-то мыльная опера, где Мария что-то пытается сказать сквозь слёзы Хуану - Грейс закатывает глаза, воображая, как тоже самое делает Котик, и начинает своё сошествие на первый этаж, попутно роясь в телефоне. Когда же она оказывается внизу лестницы, из динамиков мобильного телефона во всю мощь играет заглавная тема из "Миссия невыполнима". Магнуссен смотрит на Полларда, который смотрит на неё, но она делает вид, будто её здесь нет, и, как незримая ниндзя, без тени эмоций проскальзывает на кухню. "Пусть думает что хочет! Разгадывай головоломку, Котик!" - со смешком в мыслях говорит себе женщина и распахивает морозильную камеру, куда запихивает пластиковые бутылки, про которые, собственно, она и умудрилась забыть! Бах, кряк, бух, бух, бух, кряк, бах! - от женских манипуляций в морозильнике шуму больше, чем от возни стайки енотов, устраивающих шкодливое раздолье в отсутствии хозяев, и если бы не звучащая из телефона музыка, перекрывающая все этих скрипы и кряхтения, которая теперь постепенно стихает, подходя к своему логическому завершению, Поллард наверняка поверил бы, что между Грейс и холодильником разожглась самая настоящая война, причём не на жизнь, а на смерть - с обилием кровопролитных сражений, опасных ходов, коварных подвохов, само собой, учинённых со стороны дребезжащей железяки, а не хрупкой женщины, покусившейся на свободный отсек в морозильном отделении. А когда дело дошло до впихивания в морозилку наполненной водой формочки для льда... Что ж, хорошо, что музыка длится целых три минуты! Три минуты безжалостной битвы за драгоценный лёд!

И вот, спустя время, когда оставленный на столе телефон окончательно замолкает, волоча за собой рюкзак, как ребёнок - плюшевую игрушку, женщина заходит в гостиную, останавливаясь позади дивана. Лямки рюкзака делают "плюх" на пол, сверху на него падает пустое ведёрко от поп-корна, прихваченное из кухни, а Грейс склоняется к мужчине, мягко обвиваясь руками вокруг его шеи (нет, не в попытке задушить его, чтобы весь сладкий поп-корн достался ей одной, а просто ради самых обыкновенных обнимашек, чарующим образом действующих на женщину). Поллард, как по графику, продолжает перещёлкивать каналы через равно отведённые отрезки времени, что с интересом подмечает Грейс, моргая каждый раз, когда на экране телевизора резко меняется картинка. Она ухмыляется и прижимается к Эдварду, прикрывая глаза. Мужчина кажется ей расслабленным... и в тоже время собранным, что вызывает у неё двоякие ощущения: какое-то необычное смятение с налётом умиротворения, усыпляющее наслаждение и ёрзающую тревогу - бурный контраст противоречий, благодарно принимаемый разумом и беспокоящий сердце. "Он всегда начеку, ни минуты покоя не знает, стараясь сделать всё, чтобы мне с ним было хорошо и уютно. И у него это получается, чёрт возьми! Так естественно, что я даже не замечаю тот момент, когда меняется моё мироощущение. Я как на иголках была весь этот месяц - суетилась, не находила себе места, буквально держалась из последних сил, чтобы не слететь с катушек от всего этого дурдома. А рядом с ним будто всего этого ужаса и не было. Будто всё это было не со мной, а с какой-то героиней фильма или книги! Я даже не ощущаю себя опустошённой, хотя этот взрыв эмоций стал пиковой точкой! Вот он, вот я, и мне просто хорошо быть с ним, а ведь он прикладывает для этого столько усилий, хотя, конечно, совсем об этом не говорит."

- Э-э-эдвард, - мурлыкает ему на ухо Магнуссен, отводя задумчивый, заворожённый своими мыслями взгляд от телевизора. - Эдвард? Ты меня слушаешь? - продолжает нежно урчать ему полушёпотом женщина, медленно, изучающе водя ладонями по крепкому мужскому торсу и ожидая, когда Поллард переключит всё своё внимание на неё. Классическое "угу", автоматически звучащее откуда-то из потусторонней вселенной бархатистым, грудным голосом мужчины, не вселяет в Грейс уверенности по поводу её вопроса... Однако через некоторое время её молчания, наконец-то покинув свой бесконечный мысленный астрал, Эдвард пытается обернуться лицом к женщине и тут же получает в награду краткий, звучный чмок, действующий вместе с тем не только как проявление женской нежности, но и как препятствие на пути к созерцанию её лица. - Ты знаешь, что я тобой восхищаюсь? - Магнуссен замолкает, не торопя время, никуда не спеша, вкушая каждый миг столкновения... нет, скорее некого невообразимого смешения её бушующих внутренних чувств и ледяного спокойствия мужчины, мраморным монолитом застывшего под её руками. Её ласковые движения, как неизвестные символы, в задумчивости начерченные пальцами на золотистой глади песка, рисуют невидимые руны на мужском теле - изящные неспешные волны, какие-то витиеватые петли, напоминающие знак бесконечности, дорожки от неотрывных касаний подушечек пальцев, подобные бездонной воронке завитки... магические жесты непроизносимых заклинаний, мановения рук, вбирающие наслаждение, электризующееся на поверхности кожи будоражащими искрами... С улыбкой женщина касается шеи Эдварда, - не целует, а лишь едва дотрагивается до его кожи, задерживая упоительное, сладкое ощущение его близости на ноющих от безжалостности ветра губах, - и чуть выдвигается телом вперёд, чтобы заглянуть в вечную ночь его завлекающих тёмных глаз. - Да, я безмерно восхищаюсь тобой. Твоей силой, твоей смелостью и выдержкой... Рядом с тобой мне спокойно, мне хорошо, и, представляешь, я даже ничего не боюсь, когда мы вместе. Ещё два дня назад я с ума сходила, не знала что мне делать, а сейчас обнимаю тебя и будто переношусь в другой мир, где всё плохое кажется просто дурным сном. Ты мой личный герой, Эдвард! Мой добрый Кот! - она приникает лбом к его виску и глубоко вдыхает, поражаясь собственной откровенности. Одно дело думать про себя о том, какой замечательный рядом с ней мужчина, и совсем иное - вот так поддаться порыву, высказать на духу неприкрытые никакой хитростью и фальшью мысли, селящиеся в голове по велению сердца. Как женщина, как психолог Грейс действительно хорошо умеет жонглировать словами, точно бьющими в цель фразами, внушающими людям доверие к ней, обожание, восторг, если нужно, но ещё ни разу в жизни она не говорила подобные вещи так искренно, так простодушно, что представить не может (и даже не пытается этого делать) как это воспринимает Эдвард. - Мне очень хочется, чтобы и тебе было хорошо со мной, чтобы ты хоть иногда отдыхал и расслаблялся. А мне порой кажется, что это не так - что, наоборот, со мной ты весь напряжён и всецело сосредоточен. Вот, чувствуешь какие у тебя плечи? Все мышцы натянуты, - поднимаясь руками вверх по его телу, Грейс останавливает в области предплечий мужчины и осторожно надавливает на них, ощущая мощнейшую силу сопротивления едва ли не стальных мышц. Улыбка с оттенком грусти застывает на её губах, пока бережными касаниями рук она поглаживает застывшие "металлические" бугры, сжатые под слоем плоти и тонкой ткани футболки. - Ты так заботишься обо мне! И мне тоже хочется тебя порадовать. Может попробуем сегодня побыть не собой? М? Представим, что мы с тобой беззаботные подростки, у которых на уме одни только развлечения?! - Магнуссен закусывает губу, боясь, что сболтнёт лишнего о своей задумке раньше времени, и хитро смотрит на мужчину, прищуривая глаза. Смотрит, смотрит, а потом начинает потихонечку кивать головой, подталкивая Эдварда с ней согласится. - Давай, Котик, ребячиться - это здорово! - она наклоняется ещё сильнее вперёд и забирает из рук мужчины пульт, откидывая его в сторону. Их пальцы переплетаются, крепко вцепляясь друг в друга, и Грейс аккуратно тянет руки Эдварда за своими, останавливая их на его глазах. - Не вздумай подглядывать! Иначе сюрприз не получится! - не без усилий женщина высвобождает свои руки из тугих оков и несколько мгновений наблюдает за Поллардом. "Не подглядывает! Ну, какой же Котик - котик!" - довольно заключает Магнуссен и подхватывает свои заметно полегчавшие сокровища. Пара шагов, и рюкзак занимает новое место - подле кофейного столика. Женщина быстро зашторивает оба окна, расположенные по бокам от телевизора, и первым делом вынимает из рогожкового тайника причудливый светильник, похожий на магический шар. Открыв на его дне крышку, где прячутся три батарейки, она, разумеется, не сводя с Эдварда глаз, чтобы он вдруг не вздумал пакостничать, поплотнее прижимает батарейки и включает кнопку на чёрной подставке - волшебный шар загорается ярким зелёным светом, рассеивающимся через его гранёную поверхность десятками, а то и сотнями огоньков, залепливающими все стены и потолок вокруг него - каждую поверхность, едва ли не каждый сантиметр пространства, которое вслед за зелёными пятнышками окрашивается в желтые кляксы, а затем оранжевые и так далее, и так далее, как будто вдруг, по мановению волшебной палочки наступило Рождество, охватившее всё вокруг чудесной атмосферой празднества! Грейс увлечённо любуется медленно сменяющими друг друга огоньками, заворожённая их красотой, как котёнок - солнечным зайчиком, но всё же находит силы отвлечься и взять себя в руки, чтобы продолжить свою маленькую затею. Закрывает крышечку на подставке светильника, ставит его на угол стола и рядом с ним размещает ведёрко от поп-корна. А затем, беря в руки рюкзак, женщина открывает его и... сначала думает о том, чтобы всё спрятанное в нём богатство красиво разложить на столике, возможно, даже идеально ровно и чётко, как любит Эдвард, но Грейс была бы не Грейс, если бы взбалмошность не была её вторым именем. - Па-бам! - вытряхивая на Полларда скопище конфет, шоколадок, мармеладок, чипсов, поп-корна и прочей донельзя вредной, но не-ве-ро-ят-но вкусной гадости из рюкзака, Магнуссен радостно начинает прыгать на месте, откидывая в угол комнаты рогожковый тайник и объявляя во весь голос нынешний день днём безумных шалостей и пакостей: - Будем травиться гадостями! Смотреть глупые, забавные фильмы! Смеяться, Котик, во весь го-о-о-о-лос! Я покажу как это делается! А ещё танцевать! И может быть даже петь, как Crazy Frog! А потом! А потом бегать друг за другом и пуляться водяными пистолетами! Они у меня тоже есть! Ха! Вот увидишь, я тебя сделаю в этой суровой борьбе! В общем, сегодня мы сходим с ума и ни о чём не жалеем! Согласен? - в ожидании ответа от мужчины, Грейс машет руками, как самолёт - винтами в своих турбинах, но внезапно отвлекается на рекламу, вопящую интригующими диалогами у неё за спиной: - Через десять минут начнут показывать "Голую правду"! Я слышала, что это обалденная комедия! Кэтрин Хейгл - просто очаровашка, а с ней ещё и Батлер! О-о-о-о! О-О-О-О! Эдвард, мы обязаны с тобой это увидеть!

Грейс мягко растягивает сомкнутые губы в улыбке в ответ на риторически озвученный вопрос Эдварда, но своего пытливого взгляда от экрана телевизора не отводит ни на секунду; "живая" панель в свою очередь улыбается женщине динамичной картинкой пары, сидящей напротив друг друга в офисном кабинете. Эбби Рихтер и Майк Чэдвэй - иллюзии и голая правда в человеческом воплощении. Очаровательная блондинка сжимает в руке телефонную трубку, с прищуром смотря на самоуверенного собеседника, затягивающего её в бездну, которую она не понимает, которую не хочет принимать, влекомая огоньком своих причудливых фантазий. А он, так нагло уверенный в своей победе, провоцирует Эбби на пари, с которого и завертится история, коей могло бы не случиться, если бы женщина, излишне поддавшаяся любопытству и пленительности обещаний, не ответила Майку рискованное "по рукам". Краткая безрассудная фраза белокурой красавицы, озвученная с вызовом в двухминутном трейлере фильма, бросает в бурный поток приключений две непохожие судьбы точно так же, как в своё время закрутил в водоворот роковых событий их с Поллардом жизни авантюрный вопрос Грейс: "Доберёшься за четверть часа?" И хотя на первый взгляд это покажется странным, всё же нельзя не поразиться, как похожи между собой эти две совершенно разные женщины... Даже в этом прищуренном взоре выжидания, пеленой здравых размышлений прикрывающем тревожное смятение души.

- Здесь я грешна не меньше твоего, - признаётся Магнуссен, отвлекаясь от телевизионной беседы Эбби и Майка за чашечкой кофе на шелестение разноцветных обёрток и ласкающий слух мужской голос, доносящийся до неё бархатистой хрипотцой. - Хорошо, я тебя жду, - провожая Эдварда лёгким перебором пальцев, едва касающихся его руки, добавляет к своим словам женщина и делает несколько шагов к дивану, садясь на его край рядом с ворохом сладостей, не оправдавших возложенные на них ожидания. Заметила ли Грейс, что её шалость не удалась? Ответ на этот вопрос можно найти в её размеренных, нерасторопных движениях рук, которыми она по очереди раскладывает угощения на журнальном столике перед телевизором в ровный ряд. Более крупные пачки с чипсами и поп-корном занимают место справа, образуя квадрат из объёмных упаковок, увенчанных пустым картонным ведёрком; левее от них располагаются друг над другом по горизонтали конфеты, чем-то напоминая параллельные ряды железнодорожных путей, а ещё левее от них ложатся плоские упаковки с мармеладом, заполняя собой последний кусочек свободного пространства в верхней части прямоугольного стола. Чёткие жесты и прямые линии без всякого намёка на взбалмошность и непредсказуемость такт за тактом сменяют друг друга. Когда же затихает последний шорох потревоженных упаковок, замолкает на мгновение и телевизор, скрывающий в черноте потухшего экрана очередной рекламный ролик. Но уже через секунду на нём пестрят самыми сочными тонами вступительные титры фильма, под которые со своих ступней сбрасывает сандалии женщина и глубже забирается на диван, поджимая под себя освободившиеся от золотых оков ноги. В тоже время на телевизоре под нарастающую знакомую с детства мелодию появляется картинка женщины на пьедестале с факелом в руке, а над ней аккуратным строем букв возникает надпись "COLUMBIA"; затем звучит один из самых заводных хитов Кэти Перри, украшая яркой чередой звуков застывший образ прыгающего с причала в воду мальчишки, обрамлённый словами "Lakeshore Entertainment", а за ним и панораму Сакраменто, показанную с высоты птичьего полёта - так начинается романтическая комедия, привлекающая внимание зрителей с первых кадров живописной красотой пейзажей столицы камелий. Женщина облокачивается локтем о спинку дивана и любуется утопающим в зелени домом Эбби, чем-то напоминающим дом родителей Грейс в Кардиффе - разве что её родовое гнездо на вид куда мрачнее и холоднее, так сказать, в чисто английской стиле.

- Да. Ты пропустил прекрасные виды Сакраменто и миленькую серую машинку Эбби, - несколько раз прицокивая языком в забавном укоре, Магнуссен улыбается вошедшему в комнату мужчине и сразу же вытягивается всем телом вверх, как любопытный котёнок, завидевший что-то интересное в поле своего зрения - в случае Грейс это заманчивый поднос в руках Эдварда, на котором со своего уровня обзора она видит только возвышающиеся над ним фужеры и бутылку вина. - М-м-м, - воодушевлённо протягивает женщина, перебивая игривой интонацией своего голоса звуки суматошного аврала студии, раздающиеся из динамиков телевизора, будто торжественные, ликующие фанфары, под которые Поллард с нерасторопностью полноправного хозяина жизни занимает место на домашнем, куда более комфортном эквиваленте своего королевского собрата, величественном троне - просторном и массивном диване, так размашисто раскинувшемся в центре гостиной, что свой уголок на нём находится даже для женщины - прямо под боком у его владельца - можно сказать, под его широким, оберегающим крылом. - Какая прелесть! Всё так красиво... Спасибо, Котик, - забирая из рук Эдварда свой фужер с обласканным солнцем напитком, налитым щедрым и отточенным жестом мужчины почти до краёв прозрачного сосуда, Грейс блуждает взглядом по открывшимся её глазам на поверхности подноса фруктовым "барханам" - дотошно разглядывает их неровные силуэты, пока дожидается, что её мужчина расслабленно увязнет в окутывающей рыхлости дивана, чтобы приникнуть к нему, уютно устраивая голову на его крепком и тёплом плече. Тем временем, пока пара ласково льнёт друг к другу, с экрана телевизора, облачённая в деловой костюм и не менее деловое выражение лица, продюсер по имени Эбби Рихтер с чувством свистит в свисток, прерывая бурные негодования сотрудников, окружающих её рабочий стол, чем она непередаваемо наслаждается. - Надо взять этот приём на заметку, - усмехаясь, комментирует действия героини фильма женщина и отпивает глоток вина, смакуя на языке его вяжущий сладковатый вкус со слабой ноткой кислинки - не так восторженно, как ведущая утреннего шоу Джорджия, поначалу выразительно вкушающая в кадре утиный каччиаторе, но всё же с заметным удовольствием. - Очень вкусное вино, - не особо придавая значение разворачивающемуся недоразумению в фильме, грозящему прийти к весьма курьёзным последствиям, Магнуссен находит опору фужеру на своём колене и с куда большей увлечённостью уделяет внимание запечатлённому в её памяти до мельчайших деталей профилю мужчины, обольстительно манящему её всего на расстоянии каких-то нескольких сантиметров: его сглаженному контуру волевой челюсти, по которому ей так нравится вожделенно скользить в медленных поцелуях, отзывающихся накатывающими волнами жаркого покалывания во всём теле; упорному, выступающему подбородку и жёсткой линии тонких губ, от чьих прикосновений к её губам она теряет рассудок, каждый раз с головой утопая в штормовом прибое их упоительной чувственности; острым линиям прямого носа - столь же вычерченным и резким, как подобный вулкану в своей пылкости и напористости темперамент Эдварда; его сумрачным, пленяющим всеми оттенками ночи глубоко посаженным глазам хищника, со смертельной опасностью взирающим из под навеса низких бровей; прямому неуступчивому лбу и короткому "ёжику" тёмных густых волос, которые могли бы превратиться в вызывающую зависть у самого царя зверей блестящую на солнце гриву, не стригись Поллард так придирчиво и строго. Никуда не спеша, не отвлекаясь на деловые разговоры продюсера с её шефом на экране телевизора, Магнуссен любуется профилем властного, непокорного, отчаянно упрямого человека с покрывшейся под зноем небесного светила оттенком тёмного золота кожей, таящим под шероховатостью своей пугающей холодностью брони блеск чарующих достоинств, пробивающихся из мрачных теней сдержанной молчаливости мужчины лишь под определённым углом, лишь в особое мгновение. Но, чтобы разглядеть их, той, кто тщетно желает по щелчку пальцев разгадать все секреты таинственного байронического героя, требуется проявить немалое терпение и продемонстрировать небывалую выдержку, за которые дикий и неприручаемый не по собственной воле мужчина сулит необычайно лакомую для женщины награду, а до тех пор о ней он напоминает осторожно, подпитывает ею по капле, как сладким ядом, незаметно растворяющимся в обильно наполненном бокале и отравляющим медленно, но неотвратимо. Глоток за глотком. Мгновение за мгновением.

У каждого из мужчин этой хищной породы свой сорт губительного яда. Например, снадобье Майка Чэдвэя похоже на дурманящую белладонну - от его взглядов на отношения между мужчинами и женщинами сердце Рихтер заходится в гневной тахикардии ещё с их заочного знакомства по телефону; от ярости, вызванной его выходками при личной встрече, у неё расширяются зрачки, подогретые праведным огнём негодования, а постулаты о мужчинах, которые Майк раскрывает Эбби, стремясь научить её флиртовать в процессе их подлого пари, буквально взрывают переполненные возмущением коньячные глаза женщины, но ему, чёрт побери, всё мало! Чэдвэй, сравнимый с атропином в своей шовинистской стратегии завоевания женских сердец, раздвигая границы собственной вседозволенности в адрес белокурой оппонентки, буквально доводит Эбби до конвульсий озлобленного протеста уже спустя двадцать минут фильма, вынуждая её с каждой новой эскападой подпрыгивать едва ли не до потолка всё выше и выше! А правила покорения мужчин и вовсе (по крайней мере в мыслях) приводят неопытную в соблазнении женщину к заключению, что всё происходящее - самая что ни есть бредовая галлюцинация больного опухолью мозга. По крайней мере на месте Эбби в сознание Грейс закралась бы именно такая мысль, ведь Чэдвэй - пылающий, разрушительный яд, сходный по своей взрывоопасности с грохочущим динамитом. И всё время мечась между яркими вспышками фокусов Майка, сдержанная в своих проявлениях, но безгранично увлекающаяся в мечтах, Эбби с трудом может отвоевать у этого негодяя победу. Шанс, конечно, есть, но такой минимальный, что даже его хамским замашкам серьёзная Рихтер не в силах толком противостоять -  ситуация в магазине женской одежды явная тому иллюстрация.

От диалогов, которые с начала фильма пестрят небывалыми словесными оборотами, Грейс прячется на плече Эдварда, утыкаясь в него лицом - Магнуссен тоже содрогается в конвульсиях - прямо как Эбби, - но не по причине бушующего недовольства, а исключительно по вине душащего женщину смеха. Фантастический задор Майка в попытке приукрасить Рихтер так контрастирует с её полным смирения и благости выражением лица, что Грейс приходится с самого начала просмотра комедии отказаться от наслаждения забродившим соком винограда в отсутствие рекламы - слишком опасно как для её здоровья, так и для светлого платья, которое вот уже пару раз чуть не стало жертвой белого десертного вина. Тем не менее её бокал медленно опустел, в первые две краткие рекламы иссушённый жаждущей женщиной, чьё горло пересохло от не унимающегося смеха. - А-а-ах! - сипло скрипит Грейс, слыша после кислого замечания Майка "что же ты всегда нудная такая" звонкий, чуть ли не "режущий по ушам" звук смачно отвешенного им шлепка по "исходному материалу" Эбби, и рывком поворачивается лицом к экрану телевизора. - Плагиатчик! - взмахнув рукой с растопыренными пальцами на когтистой лапке, женщина поджимает губы и утробно рычит на Чэдвэя, вещающего на прогулке с Рихтер четвёртое правило, непременно требуемое к соблюдению для покорения слащавого кавалера блондинки. - А ведь кого-то мне это напоминает, - как бы в между прочим резюмирует Магнуссен и медленно разворачивается всем телом к Эдварду - как раз на том самом моменте, когда после "заткнись", высказанного Майком, на экране появляется очередная реклама. - А тебе никого не напомнило, милый? - Грейс очень хочется сотворить многое в это кульминационное мгновение - и рассмеяться, чтобы не прокусить себе ненароком из последних сил сжатые губы, и как-нибудь отомстить Полларду за тот его наглый выкрутас, который она так и оставила безнаказанным по непонятным причинам, но, задумываясь о воспоминаниях, её саму они, вдруг, внезапно посещают - правда, на предмет совсем далёкий от романтических отношений. - Господи, лимонад! Я совсем про него забыла! Там, наверное, теперь один цветной лёд в бутылочках! - закатывая глаза на свою куда-то вечно пропадающую в присутствии Эдварда предусмотрительность, Грейс подрывается с места и, чуть пошатываясь, встаёт на ноги, чтобы подобно комете унестись на кухню. Понятное дело, что лимонаду сейчас не время, поэтому разноцветные пластиковые бутылки просто переезжают из морозильной камеры в холодильную, а уже немного охмелевшая Магнуссен, вальяжно покачиваясь всем телом на обратном пути, как наслаждающаяся своей гибкостью змея, возвращается обратно на пригретое под боком Полларда место, выглядящее в глазах женщины очень неуютно и блёкло без её личного присутствия. - Ты был в сотню раз наглее этого треклятого Майка - тогда, у той чёртовой кафешки, да и вообще всю дорогу! Ох, Котик, ка-а-а-ак же ты меня бесил! Я готова была тебе глаза выцарапать! - ухмыляясь с толикой приятного, возбуждающего недовольства, она садится рядом с Эдвардом, обвивая его руками подобно дикой лиане, стремящейся захватить каждый уголок, греющийся в лучах солнечного света. - Впрочем, ты и сейчас тот ещё паршивец! Только ещё более заботливый и притягательный, чем в день нашего знакомства! - в его похожих на бездонный космос глазах ей от чего-то видится усмешка и даже какая-то ребяческая игривость, которой Грейс так и не удалось добиться её заведомо продуманной затеей с конфетами. А ведь ей так хотелось порадовать Эдварда! Хотя бы на миг помочь забыться в счастливом моменте, ведь, как сделала для себя вывод женщина за время их знакомства, в жизни Полларда таковых было не так уж и много. Это лишь догадка - безусловно, и, быть может, всё обстоит совсем не так - даже опытному психологу не просто сделать конкретные выводы, когда человек ничего о себе не рассказывает. Но в отношении Эдварда Магнуссен чаще полагается на свою интуицию, чем на знания и опыт, и та ей разве что не целым оркестром трубит о том, что мужчина так скрытен с ней далеко не от хорошей жизни или же из возлагаемого на него долга. Причина кроется в чём-то другом, и, по сути, её истоки сами по себе не так уж и важны, если тебе нет дела до человека. Но пугающая реальность заключается в том, что ей до него дело есть, и это вносит свои весьма не малые трудности.

- Ну, что скажешь? - одёргивая облегающее чёрное платье, между делом интересуется у Майка Эбби.
- Э-э-э, неплохо, - отвечает ей мужчина, пока блондинка кружится перед ним, показывая себя со всех сторон.
На экране телевизора двое посреди гостиной в бежево-персиковых тонах - почти в такой же, в какой находятся Эдвард и Грейс, наблюдая за историей участников авантюрного пари. Тридцать девятая минута фильма - шоу продолжается. Как в полном красок Сакраменто, так и в умиротворённой Соноре, постепенно засыпающей под смеркающимся Аризонским небом.